Когда наступит прошлый год [litres] - Филип Дик

«Он цитирует по памяти, — подумал Эрик. — Обычно Моль так не говорит. Он этим просто поглощен, проделывал этот ритуал тысячи раз с тысячами врачей и все равно до сих пор страдает».

— Злокачественную опухоль не обнаружили, — добавил Молинари. — Этот факт можно считать установленным.

Его слова выглядели сатирой на помпезный врачебный жаргон. Моль откровенно ненавидел медиков, поскольку они ничем не могли ему помочь.

— Самый частый диагноз — острый гастрит, спазм предсердного клапана или даже истерическое воспроизведение родовых болей моей жены, которые она испытала три года назад. Незадолго до своей смерти, — вполголоса закончил он.

— Как выглядит ваша диета? — спросил Эрик.

Моль устало открыл глаза.

— Диета? Я ничего не ем, доктор, питаюсь воздухом. Разве вы не читали об этом в гомеогазетах? В отличие от вас, простых смертных, я не нуждаюсь в пище. Я другой.

В голосе его звучала неподдельная грусть.

— Такое состояние мешает вам исполнять свои обязанности? — спросил Эрик.

Моль испытующе посмотрел на него.

— Вы считаете, что оно имеет психосоматическую природу, как утверждает вышедшая из моды лженаука, пытавшаяся взвалить на людей моральную ответственность за их болезни?

Он со злостью сплюнул. Лицо Генсека исказилось и напряглось, словно что-то распирало его изнутри.

— Что я прячусь от своих обязанностей? Послушайте, доктор, они остаются со мной точно так же, как и боль. Можно ли это назвать дополнительным психологическим преимуществом?

— Нет, — согласился Эрик. — Впрочем, так или иначе, у меня нет квалификации в области психосоматической медицины. Вам следует обратиться к…

— Уже обращался, — ответил Моль.

Неожиданно он неуклюже поднялся на ноги, пошатнулся и встал перед доктором Свитсентом.

— Позовите сюда Вирджила. Вам нет никакого смысла тратить на меня время. Впрочем, я тоже не испытываю ни малейшего желания подвергаться допросу. Мне это безразлично.

Он неуверенно направился к двери, подтягивая обвисшие брюки.

— Надеюсь, вы понимаете, господин секретарь, что существует возможность удалить желудок, — сказал Эрик. — В любой момент. На его место можно пересадить искусственный. Операция простая, она почти всегда удается. Я не знаю историю вашего случая. Мне не следовало бы этого говорить, но вполне возможно, что вскоре вам все же придется подвергнуться операции замены желудка. Несмотря на риск.

Эрик был уверен, что Молинари выживет. Страхи Джино носили явно выраженный характер фобии.

— Ни в коем случае, — спокойно ответил тот. — Ничего мне не придется. Таков мой выбор. Вместо этого я могу умереть.

Эрик вытаращил глаза.

— Само собой, — продолжал Молинари. — Несмотря на мой пост Генерального секретаря ООН. Вам не приходило в голову, что я хочу умереть? Вдруг эти боли, прогрессирующее физическое или психосоматическое недомогание станут для меня выходом? Я не хочу больше жить. Возможно. Кто знает? Какая кому разница? Но к черту все это.

Он распахнул настежь дверь в коридор и неожиданно крикнул громким и сильным голосом:

— Вирджил! Ради всего святого, давай нальем и начнем наше мероприятие. Вы знали, что это вечеринка? — бросил он через плечо Эрику. — Могу поклясться, старик убедил вас в том, что здесь состоится серьезное совещание по решению политических, военных и экономических проблем Земли. Через полчаса.

Он широко улыбнулся, продемонстрировав большие белые зубы.

— Честно говоря, я рад, что это всего лишь вечеринка, — ответил Эрик.

Разговор с Молинари оказался для него столь же труден, как и для самого Джино. Однако интуиция подсказывала ему, что Вирджил Эккерман этого просто так не оставит. Тот хотел что-то сделать для Моля, желал облегчить его страдания, и на это у него имелись вполне практичные причины.

Уход Джино Молинари означал конец власти Вирджила в корпорации. Управление экономическим комплексом Земли было ключевым для представителей Френекси, имевших, вероятно, тщательно разработанные политические планы.

Вирджил Эккерман был умным бизнесменом.

— Сколько вам платит этот старый фрукт? — вдруг спросил Молинари.

— Очень… очень много, — удивленно ответил Эрик.

— Он разговаривал со мной о вас, — сказал Молинари, смерив его взглядом. — Перед этой встречей. Сообщил мне, что вы прекрасный специалист. Мол, благодаря вам он живет намного дольше положенного, и все такое прочее.

Оба улыбнулись.

— Чего хотите выпить, доктор? Мне все нравится. Еще я люблю котлеты, мексиканскую кухню, ребрышки и жареные креветки с хреном и горчицей… Услаждаю свой желудок.

— Бурбон, — решил Эрик.

В комнату вошел какой-то человек и бросил взгляд на доктора. У него было серое, мрачное лицо, и Свитсент понял, что это один из сотрудников охраны Моля.

— Это Том Йохансон, — пояснил Генсек. — Он поддерживает во мне жизнь. Таков мой доктор, Эрик Свитсент. Но для этого ему служит пистолет. Покажи доктору свою пушку, Том. Докажи ему, что можешь грохнуть любого, в любой момент и с любого расстояния. Прикончи Вирджила, когда он появится в коридоре. Выстрели ему прямо в сердце. Потом доктор сможет вставить ему новое. Сколько на это требуется времени? Десять, пятнадцать минут? — Моль громко рассмеялся и кивнул Йохансону. — Том, закрой дверь.

Телохранитель исполнил приказ. Моль встал напротив Эрика.

— Послушайте, доктор. Я хотел бы вас кое о чем спросить. Предположим, вы начали бы меня оперировать, удалили бы старый желудок, поставили новый — и что-то вдруг не вышло. Мне не было бы больно, верно? Ведь я был бы без сознания. Могли бы вы это сделать? — Он пристально смотрел Эрику в глаза. — Понимаете, о чем я? Вижу, что понимаете.

Позади них стоял у закрытой двери невозмутимый охранник, никого не впуская и не давая посторонним услышать этот в высшей степени доверительный разговор.

— Зачем? — помолчав, спросил Эрик. — Не лучше ли просто воспользоваться «люгер-магнумом» Йохансона? Раз вы этого хотите…

— Сам не знаю зачем, — ответил Моль. — Похоже, без всяких на то причин. Может, из-за смерти жены. Скажем так, из-за возложенных на меня обязанностей, с которыми я, по мнению многих, не справляюсь. Я с этим не согласен, но они не понимают всех сторон ситуации. И еще я просто устал, — признался он.

— Это можно было бы сделать, — сказал Эрик чистую правду.

— Вы могли бы?

Глаза его, по-прежнему смотревшие на медика, вспыхнули. Шли секунды.

— Да, мог бы.

У Эрика имелись довольно своеобразные взгляды на самоубийство. Несмотря на врачебный кодекс, этическую основу медицины, он, опираясь на собственный опыт, был убежден в том, что если кто-то хочет умереть, то у него есть на это полное право. Доктор не мог, даже не пытался рационально обосновать подобное убеждение. Данный тезис казался ему очевидным сам по себе. Он не знал никаких свидетельств в пользу того, что жизнь есть благо. Возможно, для некоторых так оно и было, для других же — однозначно нет.